Она издала крик. Это был крик протеста, боли, возмущения.

— Ах! Вы не даете мне передохнуть… Волки, говорите вы?.. Волки?.. Бог мой!..

— Если они появятся, то не оставят ничего… Поторопитесь же, глупая женщина! Они недалеко, я слышал их!

Не! Она не сможет! Она все сделает завтра!

— Торопитесь! Торопитесь!.. — повторял он. — Подумайте о волках… Возьмите факел, это лучшее оружие. И двуствольный пистолет. Еще возьмите какую-нибудь ткань и веревку, чтобы перетащить добычу. Идите! Идите!

— У меня не получится.

— А ну, давайте, говорю я вам. Время не ждет.

Двуствольный пистолет? Ни один не действовал.

В зале она занялась факелом. Но мозг ее был поглощен другими проблемами, несоответствовавшими данному моменту. Теперь она успокоилась.

Она часто спрашивала себя в последнее время, по-прежнему ли она ненавидит иезуита, который причинил им столько зла. Теперь она знала: она ненавидит его еще сильнее.

Потом она задумалась: с ее стороны было непростительно глупо поддаваться истерическому восторгу в то время, когда волки спокойно могут уничтожить дичь.

Придя в себя, она стала продумывать этапы предстоящей операции. Первым делом надо открыть входную дверь. Безусловно, она не сможет втащить лося через платформу. Был только один выход — принести добычу через дверь.

Она без промедления принялась действовать. К счастью ее усилия, когда она очищала от снега вход, принесли свои плоды. Петли и замок работали отлично, потому что она их смазала жиром. Несколько ударов ледорубом, и дверь открыта. У порога она увидела сани, на которых индейцы привезли отца д'Оржеваля.

С факелом в руке, держа мешок с тканью и веревками, таща за собой сани, она отправилась в путь. Она бежала, освещая себе дорогу и громко крича. Она не надела снегоходы, да в этом и не было необходимости: поверхность равнины была покрыта крепким слоем наста.

Самка лося по-прежнему была на месте. Около нее топтался детеныш, не решаясь оставить мать. Анжелика положила факел и, хорошенько прицелившись, выстрелила. «Двое, — подумала она, увидев, как он упал возле матери. — Теперь мы продержимся до весны».

И тут она услышала легкий шум, похожий на шепот, за своей спиной, и, обернувшись, заметила волков, выбегающих из леса.

От выстрела они приостановились, но затем возобновили свой бег. Это было похоже на волну серой пены, которая катилась к ней, и она видела желтые огоньки в их глазах. Но их появление не испугало Анжелику.

— Слишком поздно, дорогие друзья мои, — сказала она им. — Мясо — это моя добыча.

Она снова взяла факел. Потом перезарядила мушкет и положила его рядом с собой.

Продолжая следить за зверями, она принялась толкать, тянуть, пихать на сани грузное тело лося; это было довольно трудно, потому что холод уже приморозил животное к земле. При помощи топора и ножа ей удалось отделить свою добычу, потом она перевязала конечности лося, укрепила сверху тело детеныша и установила на санях факел. С мушкетом наперевес, она потянула сани, и ей удалось сдвинуть их с места. Она почти бежала, чувствуя, что волки устремились вслед за ней. Волки не подходили слишком близко, боясь факела. Но этот верный друг чуть было не подвел Анжелику. Что-то разладилось, и факел стал постепенно наклоняться к земле: ей пришлось остановиться и вернуться назад, чтобы подхватить его и не дать погаснуть.

Причиной его падения послужило то, что тело детеныша соскользнуло с саней, и Анжелика заметила его в десяти шагах от себя.

Она чуть было не опоздала. С факелом в руке она устремилась к теленку, чтобы подобрать его и снова взвалить на сани, но споткнулась и упала. Когда она поднялась, волки были совсем рядом, с другой стороны от животного, готовые в любую минуту вцепиться в его тело.

Она взмахнула факелом и крикнула: «Назад! Назад!»

Но они не думали отступать. Лапы их были напряжены, загривки вздыблены, они переступали лапами на одном месте. И когда она наклонилась, чтобы взять детеныша за ногу и тащить к саням, она увидела почти а уровне своего лица глаза волков, которых так любила Онорина. Они показались ей менее блестящими, похожими даже не на собачьи, а на человеческие, в них стояла мольба и грусть. Она увидела, как они истощены и как их мало — около десяти. И все они, как и она были охвачены той же болезнью, грозящей смертью, что и она — голодом.

В них не было злости и суровости. Это она была более сурова, не желая ничего оставить им.

«Я оставлю им детеныша, — подумала она. — Я должна это сделать. Я должна».

Она стала отступать отползая на коленях, медленно, с факелом над головой, стараясь сохранить между собой и волками безопасное расстояние.

— Я оставлю вам детеныша, — выкрикнула она.

И на этот раз они даже отпрыгнули назад при звуках человеческого голоса, который раздавался на удивление чисто, звонко и величественно в ледяном воздухе. «Я оставляю вам детеныша… потому что вы голодны… и потому что вы — мои братья… братья».

«Голод, голод, голод!.. Братья, братья, братья!..» — повторяло эхо. Она подобралась к саням и осталась на коленях, что было гораздо опаснее, чем стоять на ногах.

Она хотела видеть их глаза, потому что пока она смотрела в них, волки не сдвигались с места. Когда она выпрямилась, то увидела, что звери набросились на добычу.

Тем временем Анжелика впряглась в кожаные лямки с удвоенной энергией. Теперь ей надо было бежать по склону вниз, и сани передвигались легко. Вдруг, уже почти у цели, упал факел, который был плохо прикреплен, и погас. Она решила не останавливаться. Она летела.

В темноте вырисовывался силуэт форта. Но теперь возникли новые трудности. Вблизи от жилища были рытвины, она споткнулась и упала. Сани перекосились, ноша стала падать. Она кое-как постаралась закрепить ее, ледяными пальцами перевязывая узлы.

Наконец она добралась до порога. Ее интересовало, не побежали ли за ней волки, и когда она обернулась, то увидела за спиной одного, самого большого, самого худого и слабого. Он смотрел ей в глаза, пока она старалась отворить дверь и впихнуть туда огромную тушу лося.

Она пыталась открыть дверь, не имея времени взять в руки мушкет, она дергала эту дверь, а она не поддавалась, а волк смотрел на нее.

Фантасмагория! Еще долгое время воспоминание о волке с удлиненной мордой и грустными человеческими глазами, полными интереса к ее действиям, будет согревать ее. Она вспомнит, что бормотала заледеневшими губами: «Я умоляю тебя! Я умоляю тебя!..»

Она расскажет детям, что эхо затерянных краев Вапассу пело: «Мы братья… братья… братья!..» Она со смехом будет вспоминать, как она втаскивала неправдоподобно огромное тело лося в форт, словно как в книге о Гаргантюа. Они будут хохотать, хлопать в ладоши, издавать пронзительные крики триумфа.

— Дети мои, лось здесь, — сказала она. — Он в зале форта. Двери закрыты. Ни волки, никто другой не могут нас устрашить. Теперь у нас есть мясо. Мяса хватит да весны!

— Я отдала его волкам, — объяснила она смущенно, — я отдала им детеныша!..

Больной посмотрел на нее насмешливо, как ей показалось, словно считал ее волнение ребячеством.

— Утром пойдите взгляните, не оставили ли они копыта. Из них получится прекрасный суп, очень питательный… Теперь нужно разделать тушу… Не надо ждать, — сказал он нетерпеливо, словно предчувствовал бунт. — Нужно вырезать внутренности, отрезать язык, желчный пузырь и мочевой пузырь. У вас есть большой кожаный передник?

В течение оставшихся часов этой долгой ночи он продолжал руководить ее действиями. Она разожгла большой огонь в большом зале, расставила всю имеющуюся посуду — котлы, тарелки, блюда. Она спросила: «А что дальше делать?»

Он сказал:

— Возьмите пилу, топор, нож. Разделывайте.

Больше всего ее удивило, что это оказалась не самка, а самец.

— Как могло оказаться, что это не самка?

— Потому что это самец, — отвечал он с прежней насмешливой гримасой.

Он был безжалостным по отношению к ней, несмотря на ее нечеловеческую усталость.