Он прервался, затем продолжил с внезапным гневом.

— Без его вмешательства я завладел бы городом и победил бы вас.

Потом он сменил тон:

— Мобег, мой начальник, сослал меня. И не без того, чтобы выбранить меня. Однако, все, что он сказал мне, я знал заранее. Я узнал это тогда, на берегу озера.

Мои обеты послушания принуждали меня удалиться… И я оказался один, вдали от друзей.

Я потерял все силы.

Я чувствовал, что в глубине души я боюсь, меня охватила слабость, страх, что я лишен своего могущества.

Он рассказал о месяцах, проведенных возле озера Фронтенак, Онтарио и Гурон. Точка пересечения путей миссионеров находилась в форте Сен-Мари, между озерами Гурон и Трейси.

Он находился на границе Новой Франции, где, кроме солдат гарнизона, и нескольких путешественников, и следопытов, были только индейцы.

Миссии формировали крещеных индейцев в нации ирокезов, которые воевали со своими языческими соплеменниками. Здесь были негры, эриэ, андасты и ирокезы Пяти наций, крещеные, наказанные и изгнанные из их племен за их веру. Они покинули долину пяти озер, чтобы собраться в тени французских поселков и иезуитов, не для того только, чтобы жить в вере, но и для того, чтобы получить защиту европейцев.

И она поняла, что иезуит провел ужасные годы, тщательно скрывая свои чувства перед друзьями, перед коллегами и сторонниками. Он избегал встреч со следопытами или канадскими путешественниками, потому что не хотел слышать какие-либо новости об Акадии или Канаде. Вот откуда пошли слухи, что он попал в плен к ирокезам, ведь никто не получал о нем известий. Никто не старался навести о нем справки или прислать ему письмо.

— Действительно, никто мной не занимался, я это понял, — сказал он с горечью. — Никому не было дела до моего удела, до важности работы, которой я посвятил свои дни. Господин и госпожа де Пейрак были в Квебеке, и все чествовали победителей, все хотели с ними встретиться.

Меня хотели забыть, и я исчез. И самым простым было сказать, что я в плену у ирокезов. Но только после моей «смерти»… этой смерти, о которой, как вы мне рассказали, было объявлено в Новой Англии и потом в Новой Франции.

57

— Вот при каких обстоятельствах я попал в плен. Однажды летним утром в сопровождении отца де Марвиля и молодого канадца Эммануэля Лабура, прибывшего год назад, чтобы помогать нам крестить дикарей, и еще нескольких человек, я отправился в один городок, чтобы отслужить там мессу. Но нас окружили ирокезы. Вы их знаете. Вы спокойно идете по лесу, который кажется пустым, даже птицы не поют, и вдруг стволы деревьев раздваиваются, и появляются человеческие тела. И вот вы уже находитесь в окружении привидений, украшенных перьями, которые вас хватают.

После двух дней пути вся группа достигла первых поселений Долины ирокезов.

Никто из нас не питал иллюзий. Нас ждали страдания и смерть.

Мы провели долгую ночь в хижине, где нас закрыли. Я с завистью смотрел на моих спутников, которые после долгой молитвы заснули глубоким сном. Я сам помог им в этом, напомнив, что все мы находимся в руках Господа. Слова выходили из моих уст, словно странная субстанция.

Я застыл в ожидании. А они, успокоенные моими словами, безмятежно спали, тогда как я видел, как страшный час приближается. «Ах, хоть бы эта ночь никогда не кончалась! — думал я. — Хоть бы не начинался день, пусть Господь остановит землю, пусть он разрушит нас всех, пусть никогда не наступит время страданий. Ты еще не жил, — обращался я к самому себе, — ты не познал счастья. И теперь это тело, не познавшее любви, обречено на истязания».

Ах! Агония Христа и его кровавый пот, как это было мне близко! Но ангел не прилетел меня утешить. Я этого не заслужил.

Я был в аду. Небо было глухо. Вокруг были одни демоны. И ни малейшей надежды!

И тут я вспомнил о вас, и решил, что вы будете радоваться моей гибели… Нет! Я с самого начала знал, что вы непричастны к моим бедам, что не вы послужили их причиной.

Но в тот момент вы олицетворяли всех женщин, которых я видел, вы были олицетворением зла.

И одновременно я признал, что совершил ошибку, что вся моя жизнь была обманом, и этого уже не поправить. С этого прозрения началась моя гибель. Все способы защиты были сведены к нулю.

И такая ситуация казалась мне чудовищно несправедливой. Крик рвался с моих губ, и я сдерживал его с огромным трудом.

— Не второй раз! Не второй раз!

Я считал, что уже достаточно того, что я побывал однажды в плену и лишился пальцев.

Ближе к утру я услышал смертельные песни крещеных индейцев, находящихся в соседней хижине. Я предположил, что за ними пришли, ибо их голоса стали удаляться и лишь изредка доносились со стороны леса. Затем я почувствовал запах горелой кожи и мяса, хорошо мне знакомый.

Встало солнце. Наступил день. Пришла наша очередь. Нас привели на поляну, где индейцы продолжали мучить своих собратьев-христиан. Одни из несчастных молчали, другие выкрикивали проклятия, третьи не могли издать ни звука, потому что у низ вырвали языки.

Нас ждали три столба. Передо мной появился Уттаке, который посмотрел на меня насмешливо и дерзко.

Тошнота подкатила к моему горлу, внутренности сжались.

И тут он подошел ко мне ближе и быстро сломал два зуба.

— Ты очень гордишься своими зубами, Черная Одежда, ты гордишься тем, что знаешь наши секреты сохранения их в чистоте и здоровье! Я видел, как ты жевал смолу, смешанную с соком белого сумаха. Так ты не любишь страдать, Черная Одежда, тебе не нравится страдать и быть слабым перед недругами и особенно друзьями!..

Я задрожал.

Воин подошел к Эммануэлю и, взяв его за руку, принялся отпиливать ему фалангу пальца при помощи ракушки.

Я видел, как капала кровь, медленно, тяжелыми каплями. Я думал:

— Они уже отняли у меня два пальца. На этот раз они отрежут остальные, и я не смогу служить мессу…

Крик! Я услышал ужасный нечеловеческий крик, похожий на ураганный вой, и не понял, что это я сам кричу.

Я упал на колени возле Уттаке. Я обнял его колени и стал умолять, чтобы меня помиловали. Не два раза! «Не надо второго раза!.. — кричал я ему. — Убей меня сразу, но не мучай!»

Самым ужасным во время этой сцены было видеть взгляды окружающих — палачей и их жертв. Многие из них устояли перед пятками во имя Христа, во имя веры, они сопротивлялись, а я не мог.

Потом взгляды прекратились, стерлись, слились в один-единственный голубоватый простодушный взгляд ребенка, маленького канадца Эммануэля, который отдал себя на муку, не произнося ни слова жалобы, не проявив страха. И он смотрел на меня, он смотрел на мня в ужасе!.. В ужасе! Он боялся не страдания и близкой смерти, а меня!..

— Не плачьте, — сказала она. — Это вредно для ваших глаз. Вы можете ослепнуть.

Она поднялась и вытерла его глаза. По его щекам текли слезы, а тело сотрясалась от рыданий.

— Успокойтесь! Успокойтесь! — говорила она тихо и настойчиво.

Легкой рукой она провела по его лбу, на котором еще оставались следы шрамов.

— Успокойтесь, отец мой! Мы потом поговорим.

— Я нахожу некоторое блаженство в трусости, когда всю жизнь борешься против демонов страха. Что сказать?.. Как вам описать утешение, которое я испытал, когда понял, что возвращаюсь к жизни, и страшные мучения становятся все дальше? Что за важность, если тебя при этом презирают?

Я услышал, как вожди совещаются и решают отдать меня в качестве раба одной из старых женщин, сын которой погиб во время войны.

Это унизительное решение страшно меня обрадовало. «Слава Богу», — подумал я.

Я лежал, уткнувшись лицом в грязь, я готов был целовать эту живую землю, я готов был есть ее.

Они подняли меня. Глаза Уттаке были похожи на два обоюдоострых лезвия.

— Ни на что не надейся с моей стороны, — сказал он мне. — Я не убью тебя одним ударом томагавка, как ты этого хочешь. Потому что тогда ты получишь имя мученика среди тех, кто не знает правды. Ты этого не заслужил. Ты мерзок, ты оскорбил меня своим поведением, а я тебя уважал. Ты заставил нас усомниться в величии твоего Бога, и в его существовании.