— Но еще более немыслимо для меня было сдаться, последовать за ним, предоставить ему на разграбление Вапассу, моих друзей, моих детей, потом дать ему возможность захватить Голдсборо, где с помощью Сен-Кастина или без нее он стал бы хозяином. И без единого выстрела?.. Это невозможно. Было бы столько жертв. Слабость хоть иногда и откладывает бойню, но увеличивает количество убитых.

Вы обвинили меня в жестокости, отец мой. Но ведь вы и понятия не имеете о том, что я пережила в эти моменты, какие страдания и муки. Я кричала ему: «Не подходите! Не подходите!»

Но он приближался. Он тоже сделал свой выбор. Он отказался быть нашим союзником. Он рассчитывал, что я не устою перед ним… Что он испытывал? Вероятно, он думал угодить вам, угодить вашей памяти. Или он хотел избавиться от нас, ускользнуть от нас, потому что больше не был нашим другом… Я убила его, — повторила она.

На этот раз Себастьян д'Оржеваль стал пристально вглядываться в лицо этой женщины, в ее профиль, стал следить за движением ее губ.

— Теперь я понимаю, почему вы победили Амбруазину. И этого она вам не простит. Все считают вас нежной и чувствительной. А вы вдруг проявляете жестокость и крепость души.

— Если я правильно понимаю, вы хотите сказать, что я притворялась? Уже не в первый раз меня упрекают в этом. Притворяться? Вести игру? Какую игру?.. Игра слабости, преклонения перед силой?.. Изображать вечно подчиненную мужчине, воину?..

Очень легко обвинять в отсутствии доброты и порыва достойные сердца, чтобы послужить на их гибель. Я — Стрелец. И я никогда не давала моим врагам возможности радоваться моему поражению безнаказанно, тем или иным образом они расплачивались. В этом вопрос справедливости. Установить равновесие между Добром и Злом. Между законами Неба и Земли. Но есть и еще кое-что. Человеческое существо в середине. Выбора нет.

И это не мы — «нежные», проявляем себя суровыми и невыносимыми. Это сама жизнь, это посредственность, которые лишают нас выбора.

И какими бы мы ни были слабыми, нежными, добрыми, заботливыми, наступает такой момент, когда мы берем в руки оружие. Чтобы защитить или спасти невинность. Я ненавижу эту противоречивость, я поняла, как она неблаготворна. Мало кто может избежать ее, и хоть раз в жизни сталкивается с ней.

Клод де Ломенье мертв, потому что он сделал свой выбор, решил служить вам. Знайте, господин д'Оржеваль, что вы обвинили меня в действии, из-за которого я никогда не утешусь. Ибо я тоже любила его.

Эти две сцены их совсем измотали.

Набираясь сил, они лежали рядом, скользя по водам спокойствия, и вдруг поняли, как бессмысленны были их споры. Над ними бесновался ветер, и пел хор ангелов.

61

Они думали, что теперь ссоры прекратились, но при малейшем намеке или воспоминании, споры, обиды и разочарования начинались заново. Они испытывали горечь от того, что пожертвовали очень многим, отчаяние из-за того, что многое не удастся исправить, сожаление оттого, что они проявляли трусость, что служили причиной для чужих слез и смертей.

Новая ссора разразилась еще пуще, и случилось это из-за события, которое могло бы явиться радостным предзнаменованием: их первого выхода из форта после долгого периода ночи и бурь. Долгое время они оставались узниками черной дыры, и, выйдя из дома, они насладились бы солнечными лучами.

Перво-наперво она постаралась разработать его суставы, сгибая и разгибая его ноги в коленях. Он кричал от боли. Она заметила, что его конечности не гнулись.

— Сегодня вы постараетесь сесть, — сказала она, протягивая ему руки, чтобы он смог опереться на них.

Пришел момент, чтобы его воодушевить и заставить двигаться больше.

Он выздоравливал, но медленно. Однажды он поднялся, исхудавший, изнуренный, похожий на сломанную куклу, но теперь ему удавалось переставлять ноги, а она поддерживала его, обняв одной рукой за плечи. С другой стороны ему помогал Шарль-Анри.

Когда погода улучшилась, она решила сделать вылазку вместе с ним и детьми. Холод по-прежнему был сильным, но солнце светило вовсю.

Анжелика открыла дверь. Они высунули нос наружу, и сразу же солнечные лучи принялись ласкать их лица. В такую погоду даже медведи выходили из берлог, чтобы насладиться светом, а потом уснуть еще крепче.

В прежние времена обитатели Вапассу частенько совершали такие вылазки. Они ходили друг к другу в гости, дети резвились и играли на снегу. Анжелика и Жоффрей поднимались на башенку и глядели сверху на оживленную возню вокруг деревянной крепости Вапассу. Детские голоса раздавались далеко по округе.

Когда отец д'Оржеваль избавился от повязок, Анжелика нашла вещи Лаймона Уайта, чтобы одеть его. Она дала ему гетры, башмаки, накидку и шапку из меха и не смогла удержаться от вопроса, не шокирует ли его носить одежду пуританина из Англии, у которого отрезали язык по обвинению в безбожии. Он вздрогнул и ответил:

— Как вы осмеливаетесь насмехаться над тем, что вас предали? Вся эта греховная братия вокруг вас послужила причиной вашей гибели.

Поскольку он стоял, а Анжелика и Шарль-Анри поддерживали его под руки, она терпеливо сдержала гнев.

Она была неосторожна. Она не приняла в расчет, что эти слова, несправедливые и возмутительные, всколыхнули в ней волну гнева.

Дело начиналось плохо. Она допустила ошибку, потому что не отказалась от своего намерения и решилась на прогулку. Но она страшно рассердилась на него.

— С вами я постарею на десять лет, — сказала она.

Но он не понял. Все его силы уходили на то, чтобы с трудом передвигаться по коридору. Каждый шаг причинял ему страдания.

Выбравшись за пределы дома, они оказались на равнине. И тут перед глазами Анжелики возникли обугленные руины форта Вапассу. Она всегда избегала смотреть в ту сторону, но сегодня ее раздражение послужило причиной этого сознательного и добровольного взгляда.

— Посмотрите! — вскричала она, обращаясь к мужчине, стоявшему рядом с ней. — Вот — плод ваших трудов! Можете радоваться! Вы жалуетесь на ваших друзей, на ваших приверженцев, которые предали вас… Однако же, они отомстили за вас… Вы выиграли. Ибо последние слова мученика — святы для кого бы то ни было. И вот результат!

Эти жестокие слова слетали с ее губ. Она долгое время проговаривала их про себя и даже по нескольку раз, иногда она произносила их вслух.

— А ведь требовалось так мало, чтобы все спасти! Стоило только бедному Эммануэлю открыть рот… перед смертью…

— Перед смертью?.. Эммануэль?.. Вы же сказали, что его помиловали!

— Ирокезы — да! Но его убили ваши! Он умер… Он умер, чтобы никто не узнал правды о вашем падении… Он появился в саду Салема, чтобы поговорить со мной. Без, сомнения, он собирался сказать мне правду о том, что произошло в долине Пяти Наций, но тут возник отец де Марвиль и увел его. А наутро его тело было обнаружено в прибрежных водах. Ходили слухи, что он покончил с собой. А я скажу вам, что он погиб не без вмешательства чужой воли.

Она посмотрела в его глаза, и ей показалось, что она прочла в них тень утешения.

— И вы тоже считаете, что таким образом все прекрасно уладилось, не правда ли? Вы толкнули ребенка, обессиленного, измученного пытками и муками совести, перенесшего голод и усталость на то, чтобы он уничтожил себя, чтобы он добровольно утонул и унес свой секрет в могилу! А какие последствия ожидают его бессмертную душу?

Вы пошли на это, вы принесли его в жертву во имя чести ордена, и вот честь ордена спасена, а плод наших трудов разрушен.

Она задыхалась.

— Последние слова мученика подлежат исполнению! Это приказание из завещания. Марвиль знал, чего добьется, если возложит вас на алтарь. Вы стали великим, вы символизировали все. Вас покрыли лаврами и славой. Во имя вас строились церкви и часовни, и целые толпы адресуют вам молитвы и мольбы. Ваш брат по религии сделал больше, чем отомстил за вас. Он возвел вас в ранг святых. И вот результат столь блестящего обмана.